От главного редактора «Международного психоаналитического ежегодника»

Би-окулярный взгляд, инсайт, стыд и суперэго: специфика наблюдения, теоретизирования и терапевтического действия в психоанализе

Игорь Кадыров

Igor Kadyrov. Bi-ocular vision, insight, shame and superego: specificity of observation, theoretisation and therapeutic action in psychoanalysis. Editorial.

Седьмой выпуск «Международного психоаналитического ежегодника» представляет свыше 20 наиболее актуальных и интересных для русскоязычного читателя статей, опубликованных за последние два года в «Международном журнале психоанализа». «Ежегодник…» – совместный проект Московского психоаналитического общества (МПО) и «Международного журнала психоанализа» (МЖП). Редакционный совет старается представлять многослойную и подвижную панораму дисциплины, знакомить с наиболее острыми и важными теоретическими дискуссиями, клиническими проблемами и актуальными вопросами психоаналитической техники, методологии, этики и психоаналитического образования, а также с достижениями в области прикладного психоанализа и междисциплинарных исследований. Цель этого выпуска (как и предшествующих) – своевременно донести до нашей аудитории узловые и животрепещущие проблемы современного психоанализа, как он сегодня практикуется и осмысляется в различных странах.

Семилетний опыт работы над проектом показывает ‑ и мне как главному редактору, ежегодно представляющему очередной номер, это отчетливо видно, – что на выходе практически каждый выпуск обнаруживает свой специфический профиль. Часто даже в глазах редактора этот профиль обнаруживается как будто исподволь и неожиданно, большей частью ретроспективно (après coup) – на этапе написания вводной редакционной статьи. Ведь, как правило, редакционный совет «Ежегодника…» не ставит перед собой задачу (так сказать, avant-coup) сделать сборник «тематическим», хотя мы вовсе не исключаем, что реализация таких проектов заинтересует и нас, и читателей в будущем. Наша задача – отобрать, качественно перевести и представить русскоязычной аудитории наиболее важные, интересные и актуальные, с нашей точки зрения, работы. Тем не менее в итоговой многоголосой, нередко полемически конфронтационной «партитуре» каждого нового выпуска (ибо публикуемые статьи часто отражают «точки несогласия» различных психоаналитических культур) почти всегда обнаруживается некий центральной мотив, некая сквозная тема. Этот мотив явно или имплицитно проходит через все рубрики и через большинство публикуемых материалов и, как бионовский «избранный факт»[1], собирает их в более или менее организованный, пусть и полифоничный смысловой гештальт.

Например, для четвертого выпуска (2014) такой сквозной темой оказалась проблема пространства и времени в психоаналитической работе; для пятого (2015) – тема презентации аналитического случая, конкретнее – тема специфики и эпистемологического статуса материала случая в психоанализе как клинической и научной дисциплине; а для шестого (2016) – проблема бессознательной фантазии, символического и пресимволического психического опыта, а также психического прошлого и воспоминания, как они проявляются на психоаналитическом сеансе и в жизни.

Если попытаться выделить сквозные организующие темы или основные фокусы большинства статей настоящего – седьмого – выпуска, то, на мой взгляд, это прежде всего проблемы психоаналитического наблюдения (или видения), а также построенного на этом наблюдении психоаналитического теоретизирования и терапевтического действия[2].

Открывают обсуждение этих тем, задавая тональность всему выпуску, две первые статьи раздела «Теоретические и клинические статьи»: «Би-окулярность, психика психоаналитика в работе» Даны Биркстед-Брин и «Нормальное и патологическое суперэго[3] психоаналитика» Вика Седлака. Проблематика и системы аргументации, которые предложены и развиты в этих статьях, различны. Первая работа берет в качестве отправной точки фокус и регистры аналитического наблюдения/слушания, вторая – работу такой наблюдающей и судящей инстанции, как суперэго (в данном случае – суперэго психоаналитика).

Тем не менее эти работы объединяет немало общих моментов, которые далеко не исчерпываются принадлежностью обоих авторов к Британскому психоаналитическому обществу и даже к одной и той же из трех сосуществующих в этом Обществе психоаналитических школ: оба являются представителями так называемой независимой британской традиции. Прежде всего, в фокусе обеих статей находится психическое функционирование аналитика на сеансе. Обе они сосредоточены на внутренней проработке аналитиком своего опыта с пациентом – на проработке в контрпереносе (главный фокус у Седлака) и на проработке переживаний и впечатлений в режиме мечтания (один из фокусов би-окулярного внимания у Биркстед-Брин). Два эти автора, каждый на своем материале, не просто показывают, как из проработки этого опыта выстраивается его концептуализация и обогащается аналитическая теория (при этом аналитическая теория или мини-теория, какой бы общей или частной она ни была, является не только следствием аналитического наблюдения и переработки этого опыта аналитиком, но и одним из важных инструментов этой переработки). Они показывают, как из этого цикла ‑ наблюдение, переработка и концептуализация ‑ органическим образом возникает терапевтическое действие анализа. И Дана Биркстед-Брин, и Вик Седлак придерживаются той точки зрения, что кульминацией и основным агентом, запускающим терапевтическое действие (психическое изменение, психическая трансформация в функционировании пациента), становится интерпретация, к которой по завершении этой работы приходит аналитик.

Как было отмечено выше, проблему терапевтического действия в психоанализе, так же как и природы мутационной (преобразующей) интерпретации, впервые поднял и исследовал Джеймс Стрэчи. В процессе обсуждения этой проблемы с Мелани Кляйн и, вероятно, под ее влиянием Стрэчи пришел к заключению, что именно трансферентная интерпретация, которая обращается к «точке неотложности» или к наиболее острому, неотложному моменту «здесь и теперь» (если воспользоваться современными понятиями Бетти Джозеф ‑ см. Джозеф, 2013; О’Шоннесси, 2013; Кадыров, 2013), может вести к настоящему инсайту и важным психическим трансформациям.

Седлак напрямую обращается к проблеме терапевтического действия, делая предметом своего исследования факторы, которые снижают потенциально мутационный (трансформирующий) эффект интерпретативной работы аналитика. Биркстед-Брин больше интересует вопрос, как эта работа – работа, если так можно сказать, на передовой линии анализа (в терминах самой Биркстед-Брин – процесс «анализирования» Здесь и Теперь) – сочетается или происходит параллельно с фигуративной (pictorial – картинной или изобразительной) и идеационной работой аналитика по улавливанию нерепрезентированных, неназванных, как бы отсутствующих и пребывающих в «другом» регистре или в «другом» измерении (где-то Там или где-то Тогда) психических состояний пациента.

Я еще вернусь к узловым, на мой взгляд, аспектам и нюансам аналитического видения (в смысле как аналитического наблюдения, так и эмоционального понимания), аналитической концептуализации и действия (интерпретативной работы и ее эффектов), которые исследуют Седлак и Биркстед-Брин. Но сначала – небольшой экскурс в проблему психоаналитического инсайта.

Понятие «инсайт» (insight – англ., einsicht – нем.) – важное для некоторых направлений психологии (в частности, для гештальтпсихологии) и центральное для психоанализа ‑ обозначает видение своеобразным внутренним глазом (читатель найдет похожую метафору и в описании би-окулярного видения в статье Биркстед-Брин). Этот термин обозначает внутреннее видение (in-sight) и понимание как в смысле всматривания изнутри, так и в смысле всматривания внутрь – проникновения во внутреннюю природу вещей и явлений. Именно в таком понимании инсайт, вызванный инерпретативными интервенциями аналитика, как внезапное озарение и открытие правды о различных аспектах своей бессознательной жизни, своего внутреннего конфликта и своего восприятия окружающей реальности, рассматривался Фрейдом и его последователями в качестве основного терапевтического фактора в психоанализе. Хотя с развитием психоанализа, особенно в некоторых школах, акценты сместились на другие терапевтические агенты: на отношения (объектные или интерперсональные), на укрепление позитивного переноса, на любовь или на структурные трансформации (как, скажем, модификация патологического суперэго в концепции Стрэчи), ‑ инсайт и сегодня остается специфическим и центральным для психоанализа фактором терапевтических изменений.

Например, Кляйн (с ее идеей эпистемофилического инстинкта – желания узнать правду о реальном положении дел во внутреннем и внешнем мире), а вслед за ней Бион (с его формулировками о трансформации в «К» и «-К» и о возвратно-поступательных колебаниях между позициями «DP»и «PS») , Розенфельд, Сигал, Джозеф и многие другие считали, что именно инсайт инициирует терапевтические изменения. Как подчеркивает Ханна Сигал, правда, которую «схватывает» в данный момент психоаналитический инсайт, – это не универсальная и абсолютная «Истина», а обычная, простая правда с маленькой буквы «п» (Segal, 2007). В таком понимании инсайт – это динамичный и постоянно обновляемый фактор аналитического процесса. Застывший, окаменевший «вчерашний» инсайт нередко ригидно удерживается пациентом (а иногда и аналитиком), превращаясь в защитное образование (Joseph, 2007, личное сообщение) или в сверхценную идею (Britton, 1998), которые препятствуют продвижению аналитического процесса и психическому развитию в целом. Ханна Сигал в ряде работ дает развернутую характеристику психоаналитическому инсайту, показывая, в чем его специфические отличия от инсайта, который обычно возникает у человека в других ситуациях (Segal, 1988, 2007). Она пишет: «Он [психоаналитический инсайт] отличается, например, от инсайта, который обретает художник или обычный, достаточно интегрированный и обладающий интуицией человек. Он включает осознанное и обычно недоступное большинству интуитивных людей понимание человеком собственных архаичных процессов; понимание, возникающее благодаря оживлению в переносе тех самых процессов, которые структурировали его внутренний мир и обусловили его восприятие. Уже по самой своей природе такой инсайт является постоянно новым и динамично меняющимся процессуальным фактором. Например, пациент делает шаг к интеграции уже в тот самый момент, когда осознает, как он расщепил себя. С достаточной проработкой и дальнейшей интеграцией такие структурные изменения обретают стабильность» (Segal, 1988, p. 79.). Сигал также говорит о том, что инсайт, например, после завершения анализа может как бы «забываться» или подвергаться нормальному вытеснению. Таким образом, хотя это и звучит парадоксально, с ее точки зрения, можно говорить о «бессознательном инсайте». Идея Сигал о бессознательном инсайте по своему смыслу близка к идее Биона о «бессознательных мыслях в состояния бодрствования». Такой инсайт хотя и остается по ту строну «репрессивного» барьера, тем не менее пребывает в том подвижном психическом слое, в котором работают процессы нормального вытеснения и символообразования, питающие креативность и существенно обогащающие психическую (в том числе и сознательную) жизнь в целом. Иначе говоря, психоаналитический инсайт, даже в его сознательной форме, имеет глубокие корни в бессознательном. Это не чисто интеллектуальное осознание, а понимание, основанное на глубокой проработке эмоционального опыта. «Именно инсайт, – отмечает в другом месте Сигал, – позволяет анализанту вернуть утраченные из-за проекций части себя, интегрировать то, что подверглось фрагментации или отщеплено, и это, в свою очередь, меняет его восприятие и объектные отношения. Инсайт также важен для преодоления всемогущества и развития непатологической интроекции функций аналитика <…> Такой инсайт может быть достигнут лишь через эмоциональный опыт. Пациент испытывает различные психические состояния, и посредством этого опыта он знакомится с разными аспектами своей личности и становится способным выносить их. В частности, он начинает переживать те состояния, от которых до этого отгораживался. И, переживая эти состояния, он начинает узнавать не только собственные импульсы и природу своих отношений с объектами, но также характер защит, к которым он прибегает и которые делают из него такого человека, каким он является. Через свой трансферентный опыт он начинает узнавать свою историю и то, как она влияет на него в настоящем<…> Такой опыт ведет к лучшей интеграции» (Segal, 2007, p. 151‑152). Таким образом, психоаналитический инсайт является одновременно следствием и фактором модификации объектных отношений. Он возникает в особом, благоприятствующем психическим трансформациям сеттинге, основу которого, по словам Сигал, образует «психика аналитика» и его «добрая контртрансферентная диспозиция» (Segal, 2007, p. 153). Нужно сказать, что применение к контрансферентной позиции аналитика, как у Сигал, слова «добрая» (с похожей цитаты из Сигал и Стайнера о правде и доброте начинает свою статью и Седлак) вовсе не означает ни поощрения позитивного или любовного переноса, ни симметричного ответа на такой перенос пациента. Оно означает рецептивную и понимающую контртрансферентную позицию аналитика к проекциям пациента и к своим собственным бессознательным импульсам и склонностям, которые могут входить в резонанс с проекциями пациента. Такая контртрансферентная диспозиция аналитика, по Сигал, во многом «соответствует тому, что Бион назвал “мечтанием”» (Segal, 2007, p. 153). Интересно, что Биркстед-Брин, хотя и не ссылается напрямую на Сигал, опирается, по сути, на «сигаловское» определение сеттинга, когда в своей статье говорит: «Для меня понятие “сеттинг” включает в себя психику психоаналитика в ее отношении к Сейчас и Здесь» (Биркстед-Брин, 2017; в этом выпуске). Однако, похоже, в отличие от Сигал и Седлака она не склонна рассматривать процесс мечтания преимущественно в терминах контрпереноса или проработки в контрпереносе. Последнее предположение не должно показаться беспочвенным для тех, кто, как и автор этого обзора, присутствовал на конференции в Лондоне в 2014 году, где первая версия публикуемой здесь работы Биркстед-Брин « Би-окулярность, психика психоаналитика в работе» была представлена и обсуждалась (в том числе в диалоге с Майклом Фельдманом) в виде доклада; или для тех, у кого была возможность слушать и обсуждать ее доклады на московских конференциях «Психоаналитик за работой» в 2013 и 2016 годах (Кадыров, 2016). Дана Биркстед-Брин – главный редактор «Международного журнала психоанализа», обучающий психоаналитик и супервизор Британского психоаналитического общества ‑ известна значительной части русскоязычной аудитории по этим конференциям и по статье «Не нужно торопиться: темп психоанализа», опубликованной в четвертом выпуске «Ежегодника…» (Биркстед-Брин, 2013). Знакомство с упомянутыми работами и с нынешней статьей Биркстед-Брин действительно дает читателю возможность увидеть «аналитика за работой» – с его внутренними состояниями, движениями, ощущениями, мыслями и действиями (интервенциями), со всеми нюансами этой работы. Фокус Биркстед-Брин – это процессы, протекающие внутри аналитика: его размышления, переживания и состояния, в том числе приближающиеся к галлюцинаторному (или квазигаллюцинаторному) опыту, через призму которых можно глубже понять то, что происходит с пациентом, а также между пациентом и аналитиком. Биркстед-Брин показывает, что часто это понимание приходит только при рассмотрении материала ретроспективно, в процессе и как результат работы интерпретации. Она использует идеи разных психоаналитических школ, в частности идеи некоторых представителей французской школы, например Андре Грина о негативной репрезентации и Сезара Ботеллы о работе фигурабильности (см. Ботелла, 2016).

Однако клинический подход Биркстед-Брин имеет глубокие и крепкие корни в широкой Британской психоаналитической традиции – как кляйнианской, так и некляйнианской. Например, в ее работе можно увидеть отчетливое влияние подхода «здесь и теперь» Бетти Джозеф с присущим ему «анализом анализа». Этому подходу была посвящена дискуссия, опубликованная в четвертом выпуске «Ежегодника…» (Джозеф, 2013; O’Шоннесси, 2013; Кадыров, 2013). Между этим подходом и клинической работой Биркстед-Брин немало общего. Их объединяет детальное и пошаговое рассмотрение и интерпретирование динамики переноса, внимание к нюансам мгновенных колебаний в атмосфере сеанса и к активным в данный момент бессознательным фантазиям, проявляющимся через разыгрывание, в которое пациент с неизбежностью вовлекает своего аналитика. Однако, как и идеи французской школы, техника «здесь и теперь» переосмыслена Биркстед-Брин. Ее подход отличается от радикализированных версий техники «чистого», выхолощенного «здесь и теперь», которые недавно приобрели широкую популярность в разных психоаналитических школах, в частности в некоторых североамериканских традициях. В самом деле, механическое и часто защитное применение такой техники, как показала О’Шонесси, может загонять психоаналитический процесс в своеобразные «анклавы» с пустотелыми и бесконечно повторяющимися ассоциациями и интерпретациями «вы‑я», «я‑вы», лишенными «мифа» (т.е. бессознательных фантазий и смыслов) и «страсти» (влечений и чувств) (O’Shaughnessy, 1992, p. 604). Биркстед-Брин хорошо понимает подобный риск и в своей работе уделяет особое внимание спонтанным мыслям и состояниям аналитика на сеансе, ее мечтаниям.

Бионовское понятие «reverie» (мечтательность, мечтание), которое использует и развивает в своей работе Биркстед-Брин, описывает особое состояние и функционирование психики или психического аппарата матери и/или аналитика (Bion, 1962). Согласно Биону, это режим более или менее свободной и относительно «пассивной» восприимчивости к состояниям ребенка/пациента, которые психический аппарат последних – в силу его незрелости, а также срывов или патологии в его развитии – не может ассимилировать. В этой модели ребенок/пациент пытается индуцировать посредством проективной идентификации в матери/аналитике эти неассимилированные и непереносимые состояния – протоэмоции и протомысли, переживаемые ребенком/пациентом преимущественно как сенсорные или конкретные соматические «события» или как элементы, которые Бион называет бета-элементами. Именно материнское мечтание (reverie) ‑ если мать обладает такой способностью, любовью к ребенку, а также достаточной восприимчивостью к его (пусть и спроецированным) и к своим собственным (в том числе ответным, но не только) переживаниям ‑ и лежат в основе контейнирующей альфа-функции матери. Именно эти процессы позволяют ассимилировать их и трансформировать в доступные для бессознательной и сознательной психической жизни и для дальнейшей символизации (в том числе на уровне ночного и дневного сновидения) и вербализации альфа-элементы.

Недостаточная способность матери к мечтанию, которое является воплощением любви и становится психическим эквивалентом кормления, ведет к срыву контейнирующей функции и различным вариантам психических и психосоматических расстройств. Читатель может провести интересные параллели между формулировками Биона и Биркстед-Брин о материнском мечтании и о его срыве или дефицитарности с концептуализацией психосоматических расстройств в статье «Психосоматическая грудь и алекситимическая грудь: Бионовский подход к психосоматике» швейцарского аналитика Люка Маньены (раздел «Теоретические и клинические статьи»). Этой же проблеме в этом выпуске посвящена вся рубрика «Современные диалоги». Здесь опубликованы статья «Метапсихологические и клинические проблемы в психосоматических исследованиях» швейцарского аналитика, руководителя Рабочей группы по психосоматике в Европейской психоаналитической федерации Жака Пресса и дискуссия, в которой приняли участие британский психоаналитик Каталина Бронстайн со статьей «Бесформенность и контрперенос: Обсуждение статьи Ж. Пресса» и член Аргентинской психоаналитической ассоциации Хосе Эдуардо Фишбейн с работой « Комментарий к “Метапсихологическим и клиническим проблемам в психосоматических исследованиях” Жака Пресса».

Слушание-мечтание, протекающее параллельно с более традиционным анализированием, описанное Биркстед-Брин в терминах визуальной модальности как би-окулярное восприятие аналитиком материала, когда один его глаз занят отслеживанием и анализом ситуации Здесь и Теперь, а второй, использующий в том числе регрессивные формы видения и свою способность к галлюцинозу, сосредоточен на «другом» (где-то Тогда и где-то Там) психическом измерении, позволяет, с ее точки зрения, уловить и принести в символическое пространство анализа наиболее глубокие, часто неметаболизированные и несимволизированные фрагменты психики пациента.

Читателю будет интересно сравнить концепцию би-окулярности Биркстед-Брин с другой, в каком-то смысле противоположной трактовкой би-окулярности, которая предложена в статье «Бред и би-окулярное видение» итальянского психоаналитика Франко Де Мази (раздел «Теоретические дискуссии»). Автор, известный своими многолетними исследованиями и работой с психотическими пациентами, рассматривает би-окулярность как механизм и результат тяжелого и деструктивного психотического процесса. В отличие от бионовского понятия бинокулярности (в котором два регистра видения – сознательного и бессознательного ‑ могут быть интегрированы) и от идеи би-окулярности у Биркстед-Брин (где эти полюса и способы видения хотя и не интегрируются, но сосуществуют в динамическом напряжении, создавая пространство и условия для символизации), Де Мази рассматривает би-окулярность как продукт сохранения и развития бредового видения, как своеобразный психический эквивалент ракового заболевания, в котором «теряется различие между правдой, реальностью, невероятностью, вероятностью, возможностью и невозможностью и тем самым запускается работа всемогущего, взрывного механизма, неостановимого и беспредельного» (Де Мази, 2017; в этом выпуске).

Не менее интересно читателю будет сравнить идеи Биркстед-Брин об использовании аналитиком своих регрессивных состояний и форм восприятия, в том числе галлюцинаторного (или квазигаллюцинаторного) характера, в аналитическом слушании с концептуализацией галлюцинаторного опыта и клинического использования этого опыта в статье Розины Перельберг «Галлюцинации, сновидения и негативные галлюцинации: обрамляющая структура и ее репрезентация в аналитическом сеттинге» (раздел «Теоретические и клинические статьи»).

Розина Перельберг – представитель современной фрейдовской традиции в Британском психоаналитическом обществе – исследует смысл, в том числе целебный, галлюцинаторного опыта. В своем исследовании она опирается на идею Биона о дифференциации психотической и истерической галлюцинации, а также на концепцию Грина о роли негативной галлюцинации матери/аналитика как обрамляющей структуры, создающей условия и пространство для появления репрезентации отсутствующего объекта в психике ребенка/пациента. Это исследование позволяет Перельберг выдвинуть собственную гипотезу об отличиях репрезентаций, свойственных сновидному и двум регистрам (психотического и истерического) галлюцинаторного опыта, когда он возникает в аналитическом сеттинге и в аналитическом процессе.

И хотя для Перельберг работа представимости или фигурабильности, которую совершает аналитик, не эквивалентна мечтаниям в бионовском понимании этого процесса, Биркстед-Брин считает, что, несмотря на различия в концептуализациях, ее трактовка мечтания может быть использована в качестве общего описания совокупной работы интерпретации. Работа интерпретации, как ее описывает Биркстед-Брин, ‑ это работа по бессознательному и сознательному осмыслению аналитической ситуации, которая «может привести к вербальной интерпретации, а может и не привести» (Биркстед-Брин, 2017, в этом выпуске).

Как я уже отмечал выше, Седлака также интересуют трансформационные факторы психоанализа. Но с его точки зрения, они сосредоточены именно в той фокальной зоне аналитической ситуации и аналитического процесса, которую Биркстед-Брин называет полюсом «анализирования Здесь и Теперь». Действительно, Седлака гораздо меньше занимают процессы, локализованные и происходящие где-то Тогда и Там, или работа «с конфликтами далекого прошлого <…> связанными с исчезнувшими обстоятельствами и мумифицированными личностями» (Strachey, 1934, p. 132; cм. также Седлак, 2017; в этом выпуске). Объект его внимания – психические изменения и эффекты, вызванные «мутационной» (в стрэчевском смысле) интерпретацией, т.е. интерпретацией переноса, которая совершается и фокусируется в «точке неотложности» – в самом актуальном и эмоционально насыщенном моменте текущих отношений переноса-контрпереноса.

В понимании Седлака, однако, эта область и эта работа вовсе не являются, как опасается Биркстед-Брин, пространством и процессом «буквального перевода» или «чистого анализирования» отношений «вы и я», лишенного возможности проявить глубинные бессознательные (или нерепрезентированные в психике пациента) явления и структуры. Можно сказать, для Седлака именно «здесь и теперь» переноса и контрпереноса и является главной сферой, где разворачивается терапевтическое действие анализа. Для него и ключевых авторов, на которых он опирается (это прежде всего Стрэчи, Кляйн, О’Шоннесси и Бренман Пик), именно в «здесь и теперь» переноса и контрпереноса проецируются и оживают узловые аспекты бессознательной жизни, наиболее активные компоненты влечений (в том числе влечение к смерти), а также пропитанные ими архаические объекты, структуры (представленные, в частности, архаичным суперэго) и объектные отношения.

Развивая идею Бренман Пик о проработке в контрпереносе (Pick, 1985), Седлак показывает, как пациент осуществляет такие проекции не просто в аналитика, а в психические функции последнего – в его осознанные и бессознательные мотивы, в его импульсы и защиты, а также в его глубинные и тоже большей частью бессознательные ментальные структуры – его внутренние объекты, в том числе в суперэго. Именно поэтому интерпретация переноса, совершенная в момент неотложности и как вспышка или озарение (еще одно значение понятия «инсайт»), этот момент высветившие, может стать мощным трансформационным инструментом – инструментом, который вызывает глубокий живой инсайт и запускает структурные изменения в психике пациента, в частности в его объектных отношениях и в суперэго. Такая интерпретация, однако, требует глубокой внутренней проработки со стороны аналитика. Здесь идеи Биркстед-Брин о «работе интерпретации» и Седлака о «терапевтическом действии» интерпретации переноса снова оказываются очень близкими. Однако Биркстед-Брин, которая проводит аналогию между своим пониманием «работы интерпретации» и фрейдовскими понятиями «работы сновидения» и «работы горя», в своей концепции би-окулярного видения ставит акцент на полюсе работы представимости или фигуративной репрезентации в процессе мечтания аналитика.

Как я отметил выше, акцент Седлака в понимании «работы интерпретации» на проработке в контрпереносе. Он исследует, какие факторы в пациенте и в аналитике препятствуют терапевтическому действию интерпретации и процессу трансформации в целом. Вслед за Стрэчи он показывает, как, интерпретируя перенос «в точке неотложности», аналитик не только открывает путь инсайту и терапевтическим трансформациями, но и подвергает себя большой опасности, поскольку в момент совершения интерпретации принимает на себя «определенное количество живой, актуальной и непосредственно направленной на него энергии Ид пациента» (Strachey, 1934, p. 159; цит. по Sedlak, 2016, p. 1510; и Седлак, 2017; в этом выпуске). Пребывание в этой «критической точке процесса» ставит перед аналитиком необходимость «прояснить взаимоотношения со своими собственными бессознательными импульсами» (Там же).

Этот процесс выяснения отношений аналитика с собственными бессознательными импульсами и в первую очередь с импульсами и реакциями своего патологического суперэго, а также их проработка в контрпереносе и составляют предмет исследования Седлака. С его точки зрения, именно способность к проработке в контрпереносе и развитие эмоциональной зрелости аналитика в целом позволяют ему занимать более восприимчивую, более толерантную позицию, позволяющую пациенту проявить в аналитическом лечении все аспекты своей личности.

Если проекция пациента проникает и инсталлируется в патологических зонах суперэго аналитика и он оказывается неспособным проработать как сам этот процесс, так и его результаты в своем контрпереносе, то повышается риск взаимного отыгрывания, в том числе отыгрывания интерпретативного. В таком отыгрывании место инсайта занимают постоянная проекция, интроекция и ре-проекция между элементами патологического суперэго пациента и аналитика. В течение длительного времени такое разыгрывание может протекать сравнительно незаметно, в разных формах и степени блокируя аналитическое видение и терапевтическое действие анализа. Оно может принимать форму относительно безобидных проявлений само- или взаимной иронии с разряжающими напряжение шутками и смехом (Britton, 2003). Нередко оно принимает форму различных вариантов защитной организации (своего рода «бастион» ‑ Баранже и Баранже, 2011), в которую с более или менее устойчивыми или сменяемыми ролями оказываются вовлеченными пациент и аналитик.

В ряде случаев такое разыгрывание ведет к патовой ситуации, описанной О’Шоннесси, когда аналитик и пациент оказываются зажатыми «на узкой линии противостояния, проклятия и разрушительного разоблачения» (O’Shaughnessy, 1999, p. 863), когда «одно аномальное суперэго противостоит другому аномальному суперэго» (Там же) и когда «невозможна никакая психическая работа, не говоря уже о проработке» (Там же).

Обсуждая два эпизода из клинической практики, Седлак показывает, как проработка в контрпереносе позволяет смягчить и модифицировать патологические аспекты суперэго не только пациента (основной тезис Стрэчи), но и аналитика, высвобождая терапевтическое действие интерпретаций переноса и анализа в целом из плена «моральной каузальности» (Bion, 1965, p. 64). Хотя в этой статье Седлак не пользуется понятиями би-окулярности или бинокулярности, проблема психоаналитического видения, наблюдения и самонаблюдения задается в ней уже самим обращением к такой психической структуре, как суперэго.

Фрейд в своем описании психического аппарата совершенно отчетливо  приписывал функцию наблюдения и самонаблюдения суперэго (или я-идеалу), характеризуя его как наблюдающую, критическую и наказывающую инстанцию (Фрейд, 1923/2007). Хотя в этой модели эго, обладающее перцептивным и мыслительным аппаратом, недвусмысленно наделено функцией восприятия, можно согласиться с Бриттоном, который отмечает, что в формулировках Фрейда почти всегда сохраняется некоторая неопределенность в том, относится ли наблюдение и суждение также к функциям эго, или же «наблюдающей инстанцией всегда является суперэго» (Britton, 2003, p. 73). Сам Бриттон предлагает такую переформулировку модели психического аппарата Фрейда, в которой самонаблюдение и суждение не являются исключительно прерогативой суперэго. Самонаблюдение и суждение являются также важной функцией эго. Но в отличие от самонаблюдения и суждения, совершаемых суперэго («сверху вниз») и носящих моральный или морализующий оттенок, эти функции эго и их результаты носят более или менее реалистичный характер. Бриттон предлагает рассматривать суперэго не только как психическую структуру и функцию, но и как специфическое верховное место – своеобразный трон в психике. Как в тоталитарных и религиозных диктатурах, это место может быть узурпировано группой примитивных, жестоких, пропитанных архаичными деструктивными влечениями внутренних объектов. Это порождает патологическое психическое образование, названное Бионом «эго-деструктивным суперэго» (Bion, 1959, p. 107), которое способно проникать в эго, подчинять, искажать и разрушать его функционирование.

Если рассуждать в этих терминах, то можно допустить, что результатом психического развития и терапевтического действия анализа должна стать не только модификация патологического суперэго, но и эмансипация эго от патологического суперэго, т.е. возросшая способность эго к реалистичному и независимому наблюдению и суждению ‑ как в отношении себя, так и в отношении самого суперэго. Во всяком случае, Бриттон относит такое важное психическое новообразование, как приобретение «третьей позиции в триангулярном пространстве, т.е. самонаблюдения» (Britton, 2003 p. 74) и рефлексии, к сфере эго. Однако при определенных условиях эго становится уязвимым к вторжению и подчинению со стороны суперэго. В результате такого вторжения процесс рефлексивной и реалистичной самооценки нарушается и подменяется риторикой самообвинения, самоунижения и самопристыжения, а «язык достижения заменятся языком морали» (Britton, 2003, р. 74).

В качестве наблюдающей инстанции примитивное суперэго не только продуцирует чувство стыда, но и питается им. Как отмечает Стайнер – автор книги «Видеть и быть видимым: На выходе из психического убежища» (Steiner, 2011), ‑ через проективную идентификацию пациент может наделять аналитика чертами наблюдающего примитивного суперэго. Он также может придавать всему аналитическому сеттингу с присущей ему асимметрией (пациент лежит и не видит аналитика, аналитик сидит и видит пациента, аналитик назначает время сеансов, принимает решение об оплате, отпусках и т.д.) функцию пристыжения и унижения. Чувство стыда может быть парализующим и невыносимым. Оно может обостряться у тех пациентов, которые в результате успешного продвижения анализа начинают лучше видеть себя и свои объекты, постепенно выходить из психического убежища. На выходе из укрывающего их до этого и блокирующего их видение психического убежища такие пациенты ощущают себя в своих глазах, в глазах аналитика и своего окружения незащищенными и разоблаченными.

В этом выпуске проблеме стыда посвящены четыре работы, опубликованные в рубрике «Образование»: «Введение: Роль стыда в психоаналитической теории и практике» немецкого психоаналитика и редактора рубрики Хайнца Вайса; «Первичная зависть, смертельная рана и трагическая цикличность: новые размышления о стыде и конфликтах, с ним связанных» американского психоаналитика Леона Вурмсера; «Стыд, ненависть и порнография: вариации аспектов современности» члена Парижского психоаналитического общества Клода Жанена и «Видеть и быть на виду. Стыд в клинической ситуации» представителя кляйнианской традиции в Британском психоаналитическом обществе Джона Стайнера. Косвенно эта проблема затрагивается также в недавно обнаруженной рукописи Дональда Мельтцера о сексуальности.

Проблемы строящегося на психоаналитическом наблюдении теоретизирования в этом выпуске представлены многими работами. Теоретизации на уровне метатеории целиком посвящен раздел «Ключевые статьи». Здесь опубликована «поворотная» для немецкой психоаналитической традиции работа Альфреда Лоренцера «Язык, жизненная практика и сценическое понимание в психоаналитической терапии» с введением Вернера Болебера из Франкфурта-на-Майне и комментарием Теодора Шапиро из США.

Проблема теоретизации представлена также на уровне концептуализации конкретных психопатологических состояний и феноменов, с которыми сталкивается психоаналитик в своей практике:

• галлюцинаторных и бредовых состояний (в уже упомянутых статьях Франко Де Мази и Розины Перельберг);
• психосоматических расстройств (в статье Маньены и в диалогах между Жаком Прессом, Каталиной Бронстайн и Хосе Фишбейном в рубрике «Современные диалоги»);
• гомосексуальных фантазий (раздел «Архивные изыскания» с представлением и обсуждением недавно обнаруженной работы Дональда Мельтцера о сексуальности);
• чувства стыда (работы Хайнца Вайса, Леона Вурмсера, Клода Жанена и Джона Стайнера в разделе «Образование»).

Проблемы терапевтического действия психоанализа, вырастающего из психоаналитического наблюдения и слушания (обогащенных или по крайней мере опосредованных теоретизацией), явно или имплицитно поднимаются практически во всех текстах этого выпуска. И, конечно, они составляют сердцевину дискуссионной рубрики «Аналитик за работой», формат которой уже хорошо знаком читателям предыдущих выпусков и участникам серии одноименных конференций ‑ их регулярно с 2004 года проводит Московское психоаналитическое общество совместно с «Международным журналом психоанализа» и Бюро психоаналитических решений.

В этом выпуске мы опубликовали клинический доклад американского психоаналитика Джона Фола «Слушая и взаимодействуя через разные фильтры: сеансы с Ниной». Джон Фол представляет североамериканскую реляционную психоаналитическую традицию, которая сформировалась под влиянием работ Гринберга и Митчелла, а также других разработчиков американской версии теории объектных отношений. За последние 30 лет она стала одной из наиболее влиятельных психоаналитических традиций в США, успешно конкурирующей с развившимися ранее или одновременно с ней в этой стране подходами: эго-психологическим, кохутианским (я-психология), интерперсональным, интерсубъективным и некоторыми другими.

Сегодня реляционная психоаналитическая традиция (от англ. relational psychoanalysis – психоанализ отношений) получила распространение и в Европе[4]. Интересно, что на первый взгляд терминологический словарь реляционного психоанализа, включающий и активно использующий, например, такие понятия, как «проективная идентификация», «разыгрывание», «психическое убежище» и др., создает впечатление знакомой территории для приверженцев ряда других подходов – например, кляйнианского или Британской школы объектных отношений. Однако впечатление это часто весьма обманчиво. Как отмечает Абод Бронстайн, редактор рубрики «Аналитик за работой» в МПЖ (Bronstein, 2016) в своем введении к дискуссии, традиция накладывает серьезный отпечаток на то, как реально концептуализируются и используются, казалось бы, «общие» и принадлежащие всем или позаимствованные из другой традиции термины. Так, работа Джона Фола с Ниной и его имплицитная идея терапевтического действия – интерпретации и взаимодействия, переноса и контрпереноса, ‑ несмотря на, казалось бы, «знакомый» язык описания, может показаться необычной для представителя другой психоаналитической культуры.

Читая доклад Фола, а также его обсуждение двумя приглашенными комментаторами – Бернардом Рейтом из Женевы, членом Швейцарского психоаналитического общества, и Элиасом Маллетом да Роша Барросом из Сан-Пауло (Бразилия), членом Британской психоаналитической ассоциации, работающим в кляйнианско-бионовской традиции, ‑ мы можем прояснить как зоны действительного (а не иллюзорного) согласия, так и точки расхождения между разными школами и разными клиницистами по поводу того, что и как («через какие фильтры») слушает аналитик, как он взаимодействует с пациентом, как понимает и использует перенос, контрперенос, интерпретацию и какими способами старается достигнуть перемен в анализе и жизни.

Само название доклада и всей дискуссии этого раздела – «Слушая и взаимодействуя через разные фильтры…» ‑ напрямую обращает нас к обозначенной выше сквозной теме всего выпуска: психоаналитическое наблюдение и слушание клинического материала – слушание через призму «мечтания» (reverie), избранного факта и взаимодействия, слушание (а также видение) бинокулярного, монокулярного или би-окулярного наблюдения аналитика за самим собой, а также эффектов, которые могут порождаться наблюдением и наблюдающими инстанциями (например, суперэго и эго) на функционирование пациента и психоаналитика.

Стоит отметить, что сегодня немало психоаналитиков убеждены, что идеи и гипотезы, рожденные из опыта и наблюдений, приобретенных аналитиком в своем кабинете, так же как теоретизации этого опыта и представления о терапевтическом действии анализа, должны подкрепляться, опровергаться и пересматриваться не только на основе накопления дальнейшего клинического опыта. В неменьшей степени они должны опираться на результаты систематических эмпирических исследований. Хельмут Томэ (1921‑2013) – видный немецкий психоаналитик, основатель Ульмской рабочей группы исследования психоаналитического процесса, в течение многих десятилетий оставался убежденным и последовательным защитником этой позиции. Статья «Хельмуту Томэ» Михаэля Гейра и Хорста Кэхеле, публикуемая в настоящем выпуске, посвящена жизни и профессиональному пути этого ученого и клинициста, которому довелось возглавить первое послевоенное поколение психоаналитиков в Германии и сыграть значительную роль в восстановлении психоанализа в этой стране. Хельмут Томэ, автор многочисленных работ по психоанализу и исследований психоаналитического процесса, приезжал в Москву в 1997 году, а позже вместе с Хорстом Кэхеле, Ханс-Фолкером Вертманом и другими немецкими коллегами поддержал возможность психоаналитического обучения в Германии ряда коллег из России. Широкой российской аудитории он хорошо известен как автор (совместно с Хорстом Кэхеле) трехтомного труда «Современный психоанализ», первые два тома которого – «Теория» и «Практика» вышли на русском языке в 1996 году, а третий – «Исследования. Случай Амалии Икс» ‑ в 2001-м. Этот труд давно уже стал настольной книгой для многих интересующихся психоаналитической теорией и практикой, а также методологией психоаналитически-информированных эмпирических исследований.

В заключение несколько слов о нашей традиционной рубрике «Эссе о кино», целью которой является развитие междисциплинарного диалога между психоанализом и кинематографом. Уже в силу самой ‑ преимущественно визуальной ‑ природы кинематографического искусства (камера, экран, проекция образов, зритель в затемненном зале) обсуждаемые в этой рубрике работы напрямую обращают читателя к вопросам о регистрах и модусах человеческого видения: бинокулярного, монокулярного, би-окулярного, стереоскопического, галлюцинаторного, внутреннего, ‑ а также к проблемам фигуративной репрезентации, фантазии и воображения. Постоянные читатели этой рубрики в «Ежегоднике…», так же как участники первых двух Московских психоаналитических кинофестивалей «Экран видимого – экран бессознательного»^[5], хорошо представляют, как много можно обнаружить параллелей между кинематографом и психоанализом. И кинематограф, и психика – великие рассказчики, переписывающие и показывающие нам снова и снова окружающую реальность и историю наших прошлых и текущих отношений с ней в непосредственных сенсорных ощущениях, в живом звуке и картинках, в идеограммах, символах, идеологемах, а также в сценариях и нарративах – драматических, комедийных, мелодраматических, абсурдистских, сюрреалистических, документалистских и т.д. Теоретики кино, например Жан Луи Бодри, Кристиан Мец и Карла Абросио Гарсия, используя концепцию психического аппарата Фрейда, концепцию Бертрана Левина об экране сновидения и теории Лакана и Биона (в частности, идею последнего о бинокулярности), разработали концепцию синематического аппарата, которая моделирует работу восприятия внешнего и внутреннего (в том числе, близкого к галлюцинаторному). Ряд вопросов, которые возникают в этой связи в теории и практике кинематографа, пересекаются с вопросами об интегрированном и параллельном видении, мечтании, галлюцинозе, «здесь и теперь» и «тогда и там», работе репрезентации/фигурабильности и интерпретации, поднятыми в статьях Биркстед-Брин, Седлака, Де Мази, Перельберг и Маньены.

В рубрике «Эccе о кино» мы публикуем две работы. Польский автор Мацей Музял в статье «История Иды: спасение, а не скорбь» предлагает свое прочтение фильма «Ида» Павла Павликовского (2013) с привлечением психоаналитической концепции работы скорби. Вторая статья ‑ «Воплощение желания и вопрос присутствия: Виртуальное и переходное пространства упираются в свои границы – от “Пигмалиона” до ”Она” Спайка Джонса и далее…» Алфреда Маргулиса из США ‑ исследует фильм Спайка Джонса «Она» (2013). Можно с определенностью сказать, что и сам этот фильм представляет собой не только кинематографическое воплощение, но и кинематографическое исследование проблемы и судьбы желания, сексуальных фантазий и любви, когда они оказываются спроецированными и «идентифицированными» в «киберпространстве».

 

В своей вводной статье я лишь обозначил некоторые сквозные линии – своеобразные избранные факты, которые служат смысловыми мостками между разными статьями, опубликованными в настоящем выпуске.

Разумеется, читатель может прочитать эти работы «по-своему», в своем собственном порядке. Он сможет найти и обязательно найдет еще какие-то или совсем другие, свои собственные «избранные факты». Если провести аналогию с кортасаровской «Игрой в классики» или «Хазарским словарем» Павича, он сможет даже, исходя из своих приоритетов и взглядов, «сложить» свой собственный выпуск «Ежегодника…».

Каким бы ни был способ прочтения, мы надеемся, что представляемый нами выпуск «Ежегодника…» – очередной продукт совместного проекта Московского психоаналитического общества, «Международного журнала психоанализа» и издательского дома «Новое литературное обозрение» – вызовет интерес и у специалистов, и у широкой аудитории.

 

Библиография

Баранже, М., Баранже В. (2011) Аналитическая ситуация как динамическое поле // Международный психоаналитический ежегодник. Второй выпуск. НЛО. C. 221‑259.

Биркстед-Брин Д. (2013) Не нужно торопиться: темп психоанализа // Международный психоаналитический ежегодник. Избранные статьи из «Международного журнала психоанализа». Четвертый выпуск. НЛО. С. 37‑56.

Ботелла С. (2016) О припоминании: понятие памяти без воспоминаний // Международный психоаналитический ежегодник. Избранные статьи из «Международного журнала психоанализа». Шестой выпуск. НЛО. С. 163‑193.

Джозеф Б. (2013) «Здесь и теперь»: моя точка зрения // Международный психоаналитический ежегодник. Избранные статьи из «Международного журнала психоанализа». Четвертый выпуск. НЛО. С. 21‑25.

Кадыров И. (2013) «Здесь и теперь, тогда и там»: Время и место в психоаналитическом процессе // Международный психоаналитический ежегодник. Избранные статьи из «Международного журнала психоанализа». Четвертый выпуск. НЛО. С. 5‑20.

Кадыров И. (2016) «Непропорционально большого размера»: В проективной идентификации с фаллическим фетишем. Обсуждение пленарного доклада Даны Биркстед-Брин на 5-й конференции «Психоаналитик за работой», 28‑29 мая. Неопубликованный доклад.

О’Шоннеси Э. (2013) Где находится «здесь»? Когда происходит «теперь»? // Международный психоаналитический ежегодник. Избранные статьи из «Международного журнала психоанализа». Четвертый выпуск. НЛО. С. 26‑36.

Фрейд З. (1923/2007) Я и Оно // Фрейд З. Психика: структура и функционирования / Пер. с нем. А.М. Боковикова. М.: Академический Проект, 2007. С. 130‑179.

Bion W.R. (1962). Learning from Experience. London: Tavistock.

Bion W.R. (1965). Transformations: Change from learning to growth. London: Tavistock.

Britton R. (1998) Belief and Imagination. Explorations in Psychoanalysis. London: Routledge.

Bronstein A. (2016). Introduction to ‘Listening and interacting through different filters: sessions with Nina’. Int J Psychoanal (2016) 97: 143–144.

O’Shaughnessy E. (1992). Enclaves and Excursions. Int J Psycho-Anal 73: 603‑611.

O’Shaughnessy E. (1999). Relating to the Superego. Int J Psycho-Anal 80 (5): 861‑870.

Pick I.B. (1985). Working Through in the Countertransference. Int J Psycho-Anal 66: 157‑166.

Segal H. (1988) The Curative Factors in Psychoanalysis // The Work of Hanna Segal: A Kleinian Approach To Clinical Practice. London: Free Assoc. Book, p. 69‑80.

Segal H. (2007) What is therapeutic and counter therapeutic in psychoanalysis // Hanna Segal. Yesterday, Today and Tomorrow. Ed. by N. Abel-Hirsch. London and New York: Routledge, p. 151‑158.

Steiner J. (2011) Seeing and Being Seen: Emerging from a Psychic Retreat. London: Rouledge.

Strachey J. (1934). The nature of the therapeutic action of psychoanalysis. Int J Psychoanal 15: 127‑159.

 

 

[1] Избранный факт – понятие, введенное французским математиком Анри Пуанкаре в 1908 году в книге «Наука и метод» для объяснения процесса появления математической (и шире – научной) формулировки. С точки зрения Пуанкаре, такая формулировка становится возможной, когда в нагромождении, или «агрегате», хаотично разрозненных и чуждых друг другу фактов ученому удается обнаружить/выбрать такой факт, который обладает высоким потенциалом систематического возобновления; факт, обнаружение и понимание которого неожиданно раскрывает связь между остальными фактами сложного и на первый взгляд бессвязного комплекса. Понятие избранного факта было переосмыслено Вильфредом Бионом и включено им в психоаналитическую эпистемологию, где избранный факт занял важное место в научном методе психоанализа. Избранный факт также составляет основу психоаналитической интерпретации. В бионовской модели психический аппарат аналитика может трансформировать массу (или агрегацию), казалось бы, диспаратных и хаотичных психических фактов, порожденных пациентом (и аналитиком) в ситуации аналитической встречи, в том числе благодаря обнаружению и интерпретированию «избранного факта». Обнаружение и своевременная интерпретация на сеансе «избранного факта» позволяет связать появившиеся в данный момент сеанса разрозненные и первоначально недоступные к осмыслению и символизации элементы во внутренне взаимосвязанный, обладающий смыслом, целостностью, а также доступный для научного абстрагирования опыт – Прим. автора.

[2] Термин «терапевтическое действие психоанализа» был введен британским психоаналитиком Джеймсом Стрэчи в работе «Природа терапевтического действия психоанализа» (Strachey, 1934). Это понятие касается факторов и механизмов психических изменений в процессе психоанализа, а также фокуса, содержания, структуры и эффективности психоаналитических интервенций (прежде всего интерпретаций) как инструментов достижения изменений в психической организации пациента. – Прим. автора.

[3] Здесь и далее сохранено авторское написание терминов суперэго, эго, ид, «здесь и теперь» и др. либо со строчных (как в данном случае), либо с заглавных букв. – Прим. ред.

[4] Более детальному обсуждению реляционной школы психоанализа была посвящена отдельная дискуссия между Джессикой Бенджамен и Виком Седлаком, которая опубликована в 2011 году во втором выпуске «Ежегодника…».

[5] Первый психоаналитический кинофестиваль «Экран видимого, экран бессознательного» состоялся в Москве в ноябре 2014 года (http://solutions-psy.com/psychoanalytic-film-festival). Второй кинофестиваль «Реальность, фантазии и безумие в проекциях и идентификациях» прошел в июне 2017 года. В этих событиях и в диалоге приняли участие не только ведущие российские психоаналитики, но и создатели фильмов (кинорежиссеры, сценаристы, актеры, киноведы, монтажеры), в их числе Андрей Звягинцев, Александр Миндадзе, Василий Сигарев, Яна Троянова, Валерий Тодоровский, Алексей Попогребский, Илья Хржановский, Константин Лопушанский, Дмитрий Мамулия, Любовь Аркус, Марина Разбежкина, Юрий Быков, Александр Зельдович, Михаил Брашинский, Хью Броуди, Иван Вырыпаев и др.